|
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Бессмысленное оправдание
Так вышло, что вернулся... Вот.
Носком ноги в песке рисую,
Смущённый страшно: тут Бог Тот,
Хатор - ошую, одесную...
19.02.2020
Глава XXIX
"Лечись у скучного врача, -
Весёлый морит хохоча".
Мудрость
Врачи меня предупреждали:
Про нас ни слова никому.
Сказать осмелюсь я едва ли,
Храня души своей тюрьму
От госпитального уюта,
От бесталанных лекарей,
Чьи безнадежно прочно путы
И для рабов, и для царей.
Я - человек довольно честный:
Я не сказал. Я напишу, -
Хомец - ни разу не опреснок, -
Уйду сазаном под каршу.
Теперь от самого зачатья
До переправы в лучший мир
Едва не спит с тобой в кровати
Медсестринско-врачебный клир.
Мерси за нежную заботу, -
Мы стали много дольше жить, -
Забавней делаем охоты
Для Смерти, - надо нас чинить...
Увы, но помощи врачебной
Дождаться проще, чем Врача, -
Таблеток выдадут "целебных",
Кардиограмма, кровь, моча,
УЗИ, томограф, глотка, уши -
Тебя насквозь просмотрит врач
И столько понапишет чуши
В твою историю - хоть плачь!
Навряд ли он тебе поможет,
Умея лишь сдавать ЕГЭ,
А твой диагноз он изложит,
Как в рассужденьи о враге.
В твоей болезни виноватит
Всяк врач тебя же самого.
Как в латах в белом врач халате,
Всевластен более богов.
Но врач - не бог, и ты подохнешь.
Врача, наверно, пожурят,
А ты уже в могиле мокнешь,
Ну, или в топке, где сгорят
Твои никчёмные останки, -
Врач позабыл тебя тотчас, -
Редактор так, читая гранки,
Давным-давно замылил глаз.
Ведут учёт не в излечённых, -
Считают тех, кто приходил.
А кто бездарно уморённых
Сочтёт среди холмов могил?
Врач - это божеское дело;
Лечи, когда ты стал врачом, -
Пускай моё терзает тело
Кому подставил Бог плечо.
Увы, в России так уж вышло,
Что врач - почти всегда бедняк.
Закона вывернуто дышло,
И лечат в брюликах собак
Намного лучше, чем обычных,
Трудящихся, как скот, людей,
И лекарь, к бедности привычный,
Не лечит бедного, злодей, -
Не напасёшься ни таблеток,
Ни коек по госпиталям, -
В стране непрочных табуреток
Достанет лишь могильных ям,
И то - кладбищенскую землю
Не лучше ль под жильё продать?
И чтоб указом of the Kremlin -
Всех бедных с мусором сжигать?
...Нас заставляют очень строго
Раз в год отдаться всем врачам,
Чтоб до печального итога
Отчислить к бесу старый хлам.
Своё ты выслужил, дружочек,
Ступай издохнуть где-нибудь,
Вот эпикриза твой листочек,
Как парус, он в последний путь
Подвигнет споро пациента.
Врач регистрирует недуг.
Геройства молодости рента -
Болезней твой замкнулся круг.
Конечно, надо уклоняться, -
Да что ж мне, право, - в сторожа?
И вот - морочишься паяцем,
Чтоб сдохнуть, Родине служа.
Да нет же, доктор, я не болен, -
Так, утомленье, недосып, -
И врач, и я играем роли
С изяществом придонных рыб.
Ты просишь все твои болезни,
Нет, не лечить, а не лечить,
За годом год всё ближе к бездне,
Куда лишь пару метров рыть.
Врач сострадательно кивает, -
Ему, по сути, всё равно:
Служивый сдохнуть ли желает?
Кому другое суждено?
Но - не на службе, сдохни дома,
Не то врачу грозит скандал;
Врач очень прав, стеля солому,
Врач, как и ты, и сир, и мал.
Его ругает каждый первый
Начальник или пациент;
Врачу свои сберечь бы нервы,
Живя до греческих календ.
Пишу я "врач", а это редко, -
"Врачиха" было бы верней.
Поликлиническая клетка
Тесней с годами и темней,
И платят, кстати, сильно мало, -
Откуда взяться доброте?
И смерть своё не прячет жало
В постылой вечной суете.
Нет, эти тётки незлобивы,
А мужики - с изъяном все.
Как им жалеть владельцев ксивы?
Что проку в этом старом псе,
К примеру? Возраст... Шёл бы к бесу!
Так, жалоб нет? Идите, всё...
Хирургу быть нельзя балбесом, -
Беды не чуял он, осёл!
...Мы, старики, привычны к боли, -
Ну поболит, потом пройдёт...
Утратил бдительность я, что ли,
Как малолетний идиот?
Не спав ночами две недели,
Поехал в госпиталь, дурак,
Где, знал ведь, только иммортели
Способны выдержать бардак.
Понятно стало - дело плохо:
Могу остаться без ноги,
Не ждал такого я подвоха, -
Где были старые мозги?
Меня лечили, будто зная,
Что даже если я помру,
Не омрачится небо мая,
Врачам не портил я игру.
На что надеялся, придурок?
Что госпитальный коновал
Меня не будет, как окурок,
Давить? Я крупно проиграл.
Явленья Главного Хирурга
Никак не мог я ожидать
С его повадкой демиурга,
Чтоб сам свою он дуру мать!
Собрав консилиум, сей дятел,
В консилиуме - местный сброд,
Сказал, что если я не спятил,
То согласиться должен влёт
На то, что ногу мне отнимут,
Иначе - скоро мне конец.
Я сдался этому нажиму, -
Я был обколот - не боец.
Ну - ампутация, валяюсь.
Довольно больно, ну, терплю.
Приходит этот не-красавец
И с видом кума королю
Мне говорит, что я не встану, -
Один едва из десяти -
По силам чтоб и по карману
Протез. Такое как снести?!
Уж ты прости, недобрый лекарь,
Твоё я имя назову:
Буткевич. Звук исхода дрэка
В твоём прозваньи наяву!
Пришёл ещё, сказал, что скоро
Прибуду со второй ногой, -
Полгода - много! Приговора
Не ждал такого ангел мой,
Со мною вместе возмутился, -
Я через шесть недель пошёл.
Гад перед выпиской явился,
Сказал, что будет хорошо,
Коль я заранье озабочусь
Протезом, записью на ВТЭК, -
Среди Собеса средоточий
Остаток дней моих... Ах, дрэк!
Про мне положенные льготы
Он мог не знать. Ну промолчи!
А уязвить пришла охота -
Направь на суточный мочи!
О, госпитальные чудилы!
Сколь вас - бездельных неумех,
Какой бардак вблизи могилы...
Больного мучить - смертный грех!
Врачи ли вправду эти люди?
Лепилы, как и в лагерях!
Сердец и душ своих в остуде
Они забыли Божий страх!
Средь равнодушного отребья,
Конечно, есть и добряки, -
Меж палачей они как мебель, -
Хоть бесполезны, но мягки.
Я рассказал не всё, но всё же...
Прошу простить за нарратив.
Ах, эти лекарские рожи!
Как странно: быв у них, я жив.
(А вот медсёстры в этой дупе -
Вполне забавные бабцы:
Они в твоём не вовсе трупе
Готовы слышать бубенцы...)
Глава XXX
"Филология необъятна. А сравнительную семантику люблю".
М.М. Исаев. "Бриллианты для диктатуры пролетариата".
"Мечтательный пастух"
Т.Шаов
(Ему ж едва не двадцать лет, -
Когда успел М.М. Исаев
Узнать, что пайка и секрет
В ЧК синонимами стали?)
Что литератор - проститут,
Известно всякому прекрасно, -
Кто ради денег пишет - плут.
А вслух нельзя сказать - опасно?
Читатель в руки не возьмёт
Для денег писаную книжку?
А вот - "Игрок"? А "Идиот"?
Рассказы Чехова? Мальчишки,
Марая белые листы,
Желают славы больше денег;
Надежды их всегда пусты, -
Литературы нрав крутенек.
Писатель - профессионал
Не ищет самовыраженья, -
Он профессионалом стал,
Как показал своё уменье
Всучить издателю свой труд,
Ничуть не лучший, чем иные,
А там - авось! - его прочтут,
И будет сытым он отныне.
Но есть другие - чудаки,
Жаль, большинство их - графоманы,
От скуки или от тоски
Они великие романы
В тиши напишут... просто так,
Себя зачем-то выражая, -
Бесцельность - это Божий знак, -
В аду есть цель, нет цели Рая.
Вот "наше всё" - роман в стихах
Он залудил... Чего хотел он?
Чтоб Гончарова на балах
Блистала бесподобным телом?
Да бросьте - он писал роман
Благополучно неженатым.
Творить желание – зиндан,
А кем в темницу ты закатан?
Желаньем творчества самим -
Оно - прочнейшие оковы.
Строг "шестикрылый серафим",
Его решения суровы, -
Но рвут язык всего лишь раз...
Души творенье - непрестанно,
Томленье духа - всякий час;
Оно и яд, оно и манна.
Тебя в узилище томя,
Твоей тюрьмы ломает стены,
Но, сердце счастьем ущемя,
Тебя не выпустит из плена.
Творить - сладчайший твой удел
И вместе - боль, дерзаний мука,
А серафим? Он улетел.
А ты остался, вот в чем штука.
Ты вышней силою судеб
Творить оставлен между тварей.
Всегда твой будет горек хлеб, -
Иди-ка ты в шахтёры, парень, -
Про "тыщи тонн" пустой руды
Базлал недаром Маяковский, -
Поэты тягостно горды
Своей фантазией бесовской,
Но рвётся к Богу их душа
Из пут словесного распутства,
Не получая не шиша
За бытие в силках искусства.
Что заставляет нас писать
Помимо гладкого скольженья
Пера по собранным в тетрадь
Листам? Надменное сомненье
В никчёмности своих затей?
Иль собеседников молчанье?
Бумаги десяти дестей
От сквозняка почти дыханье?
Всё просто - рвутся из души
На свет непрожитые жизни, -
Ты нас хотя бы запиши, -
В их стонах столько укоризны...
И ты берёшься их спасать,
Трудя больную ими душу,
Хоть знаешь - незачем писать, -
Судьбы молчанье не нарушишь.
Как путник в девственном лесу,
Кричишь, надеясь лишь на чудо,
И пьёшь с листов древес росу,
И слышишь только ветра гуды.
...Литература - что читать.
А Библия - литература?
Кто Пятикнижие назвать
Посмеет книжками, в натуре?
(Их было пять, где был Арбат,
По плану, - Суслов не позволил, -
Евреи, мол, и так шумят, -
Учить хотите Тору в школе?
И что? Закон-то Божий был?
Мы ж иудео-христиане!
Псалмы бы лучше я зубрил,
Чем бредни, что одобрил Сталин.)
Как можно Горького любить?
И всех питомцев Авербаха?
Как власть любила чуять прыть
Совписов рабского подмаха!
"Бруски" ли, "Битва" ли "в пути",
"Цемент"? А "Города и годы"? -
Продавших душу не спасти,
Чуть сам не продал тем уродам,
Которым было всё равно,
Что им писать, - страниц побольше!
Гони строку! - Не нам читать, -
А денег пачки будут толще!
Их было мало - кто имел
Большой доход литературный,
Все остальные - не у дел, -
Рассказик разве где халтурный...
Но все желали, - не сужу, -
Не все тогда и выживали,
Понятно даже и ежу, -
Писать, однако, - все писали.
Вот тайна века - "Тихий Дон", -
Так я - что Шолохов - не верю.
А "Целина" - я верю - он, -
Почти что сам, в известной мере.
Но кто-то ж это написал!
А нам не всё равно в итоге?
Кто смел - тот съел, кто мал - удал,
А в остальном - рассудят боги.
...Какой таинственный секрет
Твои желёзки выделяют,
Когда творить желанья бред
Опять тобой овладевает?
Ты снова бредишь наяву,
Ты с кем беседуешь под запись?
Твою ли скорбную главу
Смахнёт в корзину чья-то зависть?
Вот, вот - причина из причин!
В реале это невозможно:
Ты всех переживаешь, блин!
Ты всем любовник, скот безбожный!
Ты сотни судеб, не одну,
На шее собственной таскаешь,
Ты тыщу раз менял жену,
А в жизни так не погуляешь!
И не ответишь - ни за что!
Ведь это как бы в самом деле,
Ты - Роберт-дьявол, Конь-в-пальто,
С Лоллобриджидой ты в постели!
Вот привилегия творца
За сочинительства издержки:
Он проживает во дворцах,
А не в халупах нищих мерзких;
Ты губишь целые миры
Ты возвращаешь к жизни мёртвых;
И в этом нет пустой игры -
Творишь-то - на разрыв аорты.
Литература - как мираж:
На расстоянии реальна, -
Любой каприз, любая блажь -
И смех, и грех (грех, правда, свальный).
...Какие судьбы граф Толстой
В своих романах нежно любит?
Ростова, Маслова! На кой
Свою Каренину он губит?
Вот в том и дело, что свою, -
Не изменяй, ведь граф ревнует, -
И вот Карениной каюк,
А граф придумает другую.
Когда утратил дед свой пыл -
Вот тут евангельские бредни,
Зов сублимации постыл, -
В контакте с Вечностью - посредник.
Любое творчество - беда,
И счастье творчество любое.
Всё, что сказал я - ерунда.
Пишите. Как писать? Душою.
Глава XXXI
"Мне мама в детстве выколола глазки,
Чтоб я с вареньем банку не нашел.
Теперь я не читаю азбуку и сказки,
Зато я нюхаю и слышу хорошо".
Страшилка
По узкой тропке вдоль забора,
Где бальзамин и бузина,
Где тишина звенит фарфором,
Крутилась тень веретена.
Первичный хаос, торсионы -
Таких тогда не знал я слов;
Без уловления бозона
Я зрел творение миров.
Из ничего сплетались нити
Не без участья паука,
И я миров был со-творитель, -
Большого Взрыва от стручка
На бальзаминовой макушке
Не ждёшь, едва его задев.
Хрустели вкусно с маком сушки,
Цвели люпин и львиный зев,
За дачным столиком дощатым,
Вокруг - сосновые стволы
В мундирах рыжих, как солдаты,
Там запах тени и смолы, -
Там я читал. Лет шесть мне было;
Библиотек на даче нет, -
Прочёл "Собаку Баскервилей", -
Случайно найденный комплект –
От предыдущих постояльцев
Остались книжки, по всему, -
Недели две дрожали пальцы,
Как я глядел в ночную тьму.
Чем только я не впечатлялся, -
Где иллюстрации Доре,
Мне тот "Мюнхаузен" достался, -
Как там летит он на ядре!
Я мир в себя вбирал, как губка,
Тогда ведь не было Сети,
А телевизор с севшей трубкой -
Так спать ещё до девяти.
А книги... Книги растворяли
В себе законы естества,
Быть кем хочу мне позволяли;
Как шелестела мне листва
Окружных зарослей малины,
Что в них сокрыты чудеса,
На пастернак и бальзамины
Ложилась блёстками роса,
Закатный луг блестел алмазом
Сквозь капли тёплого дождя, -
Я не родился, видно, сразу, -
Тогда, из книг, рождался я.
Любя играть в очко, дед книги
По доброй воле не читал,
В газетах между строк интриги
ЦКовских дурней он искал.
У бабушки кумир был Надсон, -
Девичий томик берегла;
Чего же сказок опасаться? -
Она решила. Не могла
Она избрать мне чтенье круче,
Чем том здоровый Братьев Гримм, -
Распорядился странно случай:
Я разминуться мог бы с ним,
И жизнь текла бы по-другому
Моя и жизнь моей страны, -
Слегка потрёпанному тому
Была задача Сатаны
И наущение Господне -
Меня толкнуть к пути туда,
Туда, где черти, ведьмы, сводни,
Где только мёртвая вода,
Где злые мачехи принцессам
Дают крутить веретено, -
Где вьются роем бесы, бесы
И где темно, темно, темно...
Мне стали грезиться горшочки
С костями съеденных детей,
Я стал пустою оболочкой
Для игрищ Гриммовых чертей.
Мне до сих пор, бывает, снится:
"Жених-разбойник" - людоед,
Им убиенные девицы -
Его чудовищный обед.
Предвосхищая "Парфюмера",
Губил он девичий народ,
И ладно б ради счастья хера, -
Он просто жрал их, идиот!
Девчонок дачных было мало, -
Хотелось их предостеречь,
Что Красной Шапочки не стало,
Когда решила с Волком лечь;
Она была не близорука,
Чтоб волчью пасть не разглядеть, -
И Волк-то был не то чтоб сука, -
Сумел же Шапочку надеть!
А "Золушка"! Какие страсти:
Себе рубили сёстры плоть;
Надеть хрусталь - и будет счастье,
А палец, пятка - лишь ломоть
Совсем ненужной Принцу плоти.
С тех пор боюсь я голубей, -
О счастье Золушки в заботе
(Да? Правда - сказки нет добрей?)
Сестёр они склевали глазки.
А ужас "Девушки без рук"?
Одно - не ждёшь отцовской ласки,
Другое - ждёшь возможных мук.
Вот Гензель, Гретель - всех убили,
Вот Белоснежка - снова кровь,
Вот "Мальчик" бедненький "в могиле", -
Вина и мёду приготовь,
В могиле спрячься от мучений,
Он пил вино, а думал - яд.
А суицидных устремлений
Кто из детей не знал стократ?
"Смерть в кумовьях" неотвратима,
А вдруг к тебе придёт она?
А ты ребёнок нелюбимый, -
Кто защитит? Тебе хана...
Страданье в сказках непременно:
Царь то сварился, то убьют,
То ноги - камень по колено,
Рубахи из крапивы ткут, -
Вручную, надобно заметить,
Яга, Кощей, болота, страх,
Идут за дудочкою дети...
А в туалет идти впотьмах,
Темно и в дачном туалете,
Кто там таится в темноте?
Совсем не все способны дети
Не слышать дьявола в коте,
Что на прогулке у калитки
Вдруг пару верхних нот возьмёт,
И стул, конечно, будет жидкий,
Распахнут страшным криком рот,
Но не орёшь, не то накажут:
Тебе не стыдно? Что за трус?
Печной мазнут по носу сажей, -
Иди умойся! - как укус...
На старой ёлке умывальник
Неподалёку от крыльца;
Включаешь свет в терраске дальней,
Идёшь смывать позор с лица.
И вот - с тобой метаморфоза,
А хоть бы и метаморфоз, -
Вольна и агрессивна поза,
И гордо задран мытый нос.
А очень просто - возле елки
Рос очень крупный мухомор, -
Я с ним здоровался - а толку?
Вдруг на меня он поднял взор
И говорит: привет, парнишка!
Тебе не съели до сих пор?
Поддай ногой вот эту шишку, -
С ней улетит и твой позор.
Нашёл, дружок, чего бояться -
Придумок старой немчуры!
Ведь любишь ты девчонок мацать?
Потискай Золушки шары!
А Принц, придурок, перебьётся, -
Дурак, - мог сразу всех троих!
Кому там в кустиках неймётся?
Ты, Смерть? Иди, влеплю под дых!
Все убирайтесь на страницы,
Сидели чтобы там тишком
Все людоеды и убийцы!
А ты - кончай быть дураком!
Ступай во тьму - там на дорожке
Поднимешь пару веретён, -
Там чёрт один откинул рожки, -
Раскрутишь завтра - и спасён.
Я мухомору поклонился, -
В "Морозко" кланялся Иван! -
И в темноту бегом пустился, -
А вдруг пригрезилось, обман?
Нет, я нашёл их... Правда, больше
Они похожи был на...
Один конец с головкой тощей...
И лопнула в душе струна.
Закинув том в чердачный сумрак,
Назавтра взял кухонный нож,
Не как вчерашний недоумок,
Спокойно, в пять углов, чертёж
Продрал железом по тропинке
И танец начал веретён:
Как страха тень по влажной глинке
Бежала скорым спехом вон!
Я стал спокоен и развязен.
Кого бояться было мне?
Ни пред врагом, ни перед князем,
Ни в самой тёмной тишине,
Когда вдруг скрипнет половица
Иль треснет дерево стены,
Я не пугался, - что хвалиться?
Вот разве смеха Сатаны,
Когда он трусов наказует, -
Вот это - я вам доложу...
Пускай боязни вас минуют.
Души окалину и ржу
Пускай повымоет страданье,
Но только сказки Братьев Гримм
Вы не давайте детям. Знаний
И без того довольно им.
Глава XXXII
"Он был старше её.
Она была хороша".
"Лучшая песня о любви".
Ему - полтинник. Ну почти.
(Он - это собственное имя).
А ей - катило к тридцати,
И жизнь уже летела мимо, -
Уже и двое сыновей,
И первый муж, в тюрьме убитый,
Второй, так сбившийся с пахвей,
Что ей мерещилось корыто:
Она - старушкой - ждёт конца,
Чтоб он пресёк её мытарства,
Ну, или деда - молодца,
Что позовёт её на царство.
(Я напишу, решил, роман,
А то читателю событий
Всё не хватает, - есть изъян, -
Ему бы драм, измен, соитий...
Ну, как роман, - скорей, конспект;
Облечь костяк романа плотью -
Нужон высокий интеллект, -
А не моё ума отродье.)
Она была ещё в поре,
Пока ещё не напоследок:
Её мальчишки во дворе
Ещё кадрили, - так субреток
Ажан дежурный стережёт
На повороте у церквушки,
Под локоть ласково берёт
И предлагает поскакушки...
Она субтильна, но мила,
Весьма, где надобно, округла,
Её судьба приберегла
Ему, как будто поиск Google'a
Запрос "последняя любовь"
Так идеально обозначил
Что, сколько душу ни готовь,
А истечёт счастливым плачем.
Он медленно сходил с ума,
Она казалась недоступна,
"В глаза катившая" зима
Виски белила снегом крупным.
Он снова стал дурак-юнец
И, эту дурость понимая,
Был счастлив ею, как певец,
Предельно голос возвышая.
Она была почти трезва.
Чужая страсть её пьянила,
И чуть кружилась голова.
Что делать ей? - Какая сила
Способна женщину отвлечь
От явно ей заметной страсти,
Когда дыханье возле плеч,
А поцелуй - лишь на запястье?
Она бежала, как могла,
Его волнующих исканий,
В её душе густела мгла
Вполне естественных желаний.
Их можно было победить.
Так ласки старого сатира
Способны стройной нимфы прыть
Отвлечь от суетного мира.
Она надеялась на брак,
А он не видел столь далёко, -
Он лишь тянул её во мрак -
Испить своих исканий сока
И вдоволь напоить её
Своею вечно новой силой, -
Так пахарь в зиму рвёт жнивьё
Своей сохой, напружив жилы,
И сыплет в землю семена;
Бог даст, и новой жизни всходы
И он увидит, и она;
И будут счастливы их годы.
Он ждал. Она ждала. Чего?
Был нужен только повод, случай
Реке сбежать из берегов.
Он хмур. Она ходила тучей.
Он заболел. Июнь был гнил
И где-то высвистел простуду
Сквознячной силою ветрил,
В Москву притекших ниоткуда.
Решил, болезнь уняв слегка,
Что ждать и дальше смысла нету,
Ведь сколько можно мужика
Держать в неведеньи ответа!
Зовёт гостей, она - меж них,
Попировали, дело к ночи,
Вдруг нежный голос, мягок, тих,
Подружке молвил между прочим:
"Езжай, а я останусь тут".
Глаза подруги стали дики, -
Как будто прикуп отдают,
А вместо нужной червы - пики!
Он даже бровью не повёл,
Как будто всё идёт по плану,
Их плану... Где же валидол? -
Себя охлопал по карманам...
Ушли машины. Стих прибой
В ушах разбойничавшей крови,
И, будто верный часовой,
Свеча стояла в изголовье.
Он был немного удивлён
Её прохладным хрупким телом:
Вполне способное на стон,
Оно девичьи неумело...
Он целиком её вобрал
Во всеохватные объятья, -
Её был искренен вокал,
Поддержан стонущей кроватью.
Угомонились. Влез рассвет
Слепым подглядываньем в окна.
У них был к завтраку омлет.
И гнева Божьего не грохнул
Над ними праведный раскат.
Не всё равно ли было Богу,
На чём и кто за что распят, -
На крест любви идут помногу.
Не слышен Божьих мельниц гуд,
Что "мелют медленно, но верно":
Найти любовь не нужен труд, -
Как в лёгком смертная каверна,
Она возникнет сразу, вдруг
И зарубцуется едва ли.
Он был ей нужен как супруг.
Практичны женщины, - не знали?
Их редких встреч был сладок яд.
Её развод свершился вскоре.
Ты рад? - она спросила. - Рад.
Всегда в опасном разговоре
Не преступал он той черты,
Что сильно схожа с Рубиконом, -
Он исполнять её мечты
Не обещался пред иконой.
Так минул год. Пришла зима,
Снежок уже присыпал крыши,
Уже ей ласки, как тюрьма,
А он её никак не слышит...
На даче встретились они -
Он отдохнуть решил неделю, -
Где в промороженной тени
Земля ждала сырой метели.
Укрыть весеннего греха
Плоды и шрамы сочной плоти,
Где листьев палых вороха
Молчат в таинственной дремоте.
Она решила, что рискнёт, -
В конце концов, он добрый парень;
Сорвётся - значит, он не тот,
Кто небом ей навек подарен.
Она была нежна опять,
Сам дьявол мог бы ей увлечься.
Как может женщина не знать,
Что нынче лучше поберечься?
И через шесть недель ему
Она спокойно сообщила:
"Ты знаешь, судя по всему,
Я тут ещё к врачу сходила...
Короче - быть тебе отцом".
Подумав, так он ей ответил:
"Я сроду не был подлецом,
А у тебя уже есть дети.
Решай сама. Как ты решишь,
Вот так и будет. Я немолод.
Дитя своим признаю. Ишь,
Какой в твоём сердечке холод,
А я-то думал... Всё равно, -
На что надеялся я, старый...
Был свет. Опять вокруг темно.
А ты себе подыщешь пару".
Она решила сбросить плод.
Спросила денег, выдал денег.
Паскуден человечий род -
Тюремщик так же, как и пленник.
Она желала быть женой.
К чему ему была вторая?
Куда с такою сединой
Младенцев нянчить, помирая?
Она рвала их связь, как нож
Неслышно режет шов на ткани,
Она вела себя, как ёж,
Когда его лиса застанет
Врасплох. Ей нужен был другой.
Он ей не стал мешать в охоте;
Жизнь - это с болью вечный бой,
Не выше радуги полёты.
К чему вселенская печаль?
Романы с жизнью все банальны, -
Они совсем расстались. Жаль.
Жизнь - вообще роман печальный.
Была у них любви пора, -
Прошла, как северное лето,
Пустыми стали вечера...
Но это было, было это!
Когда мелькнет издалека
Воспоминание о чуде,
Глаза влажнеют старика, -
Он скоро вечно с нею будет.
ИНКЛЮЗИЯ
Пасха девятого года
Глаза красивых прихожанок
Полны слезливого греха,
Старухи, сползшие с лежанок,
Пускают в хоре петуха,
Во мглу летящего под купол.
Он клюнет меди жданный звон,
Где перевёрнутые ступы
Толпы гугнивой въемлют стон.
Томленья сладости изжогой
Раздражена уже гортань.
Я, воскресенье кликнув Бога,
Молчу, шепчу душе - восстань...
Ведь упокоено зимовье,
И мёрзлых сумерек тоска
Не движет судорожной бровью,
Все отвергая свысока...
Хихикнув, ушлые девчонки
Шуршат межножьями в аванс...
На кулачки со свечек тонких -
Капель. Весна. Спать - первый час.
02.05.2009
Глава XXXIII
"Писание писем - единственный способ сочетать уединение с хорошей компанией".
Д.Г. Байрон
Нашёл недавно пару писем,
Архив слегка разворошив, -
Благодаренье сытым крысам, -
В пыли чердачной жив архив.
В мансардном сидя кабинете,
Своей судьбы следы листал.
Зачем? Вот кто бы мне ответил...
Так зритель в театральный зал
Идёт смотреть зачем-то пьесу,
Что с детства знает наизусть,
В нём нет ни грана интереса,
Лишь о годах ушедших грусть.
Незримой тенью он на сцене,
В который раз, в который раз,
И вместе с ним другие тени, -
У каждой тени свой рассказ.
Кому? Самой себе. Поймёшь ли?
Неважно, - ну и не поймёшь...
Ведь ты не следователь дошлый
И дело ты себе не шьёшь.
Ну, вспомни, с кем был в переписке?
Чей ровный почерк не понять?
Чьи письма меж судебных исков
И прочей дряни мог держать
От глаз чужих? Никак не вспомнить.
Ну, хоть прочту, пойму, небось...
Инициалы... Друг мой скромный,
Ты кто, из прошлого мой гость?
"Пишу тебе. Так странно, право,
Как будто ты бог знает где.
Вот будет у тебя забава,
Когда в моей белиберде
Ты станешь (если) разбираться.
А мыслей нет в письме моём,
Там есть желание остаться
Вдали от всех с тобой вдвоём.
Так странно. Я живу, как прежде,
Служу, гуляю, сплю и ем,
Но как бы я чего-то между,
Вот как в беседе между тем
Молчанье вдруг - слова пропали,
Хозяйка вновь приносит чай, -
Вот так оркестр в бальном зале
Собьётся с ладу невзначай, -
Смутятся все, но дирижёру
Довольно взгляда, - взмах руки -
И снова литься разговору,
Как тёмным водам той реки,
В которой мы купались ночью,
Как было тихо и тепло!
Ты был придирчиво - порочен,
Как страшно ласковое зло,
Уже достигнув абсолюта,
Меняет знак, и ты паришь,
И при распятости полёта
От боли счастья ты кричишь...
Татьяну вспомнила - с урока:
"Кончаю - страшно перечесть..."
Пожалуй, кончишь ненароком,
Когда в письме такая жесть!
Я оказалась не готова.
Уход - он, как война, - врасплох.
И ощущенья - бабы вдовой,
Женой не бывшей, - ловля крох...
Любая баба замуж хочет.
(Гляди, уже и баба я).
Что? Чуши вдоволь скажешь ночью, -
А хочешь - киндер чтоб, семья...
Ты знаешь это всё, - ты умный.
Когда б ты не был так умён!
Смогла бы я твой смак изюмный
Присвоить, как мятежник трон.
Но ты - ничей, не мой - уж верно,
У жизни взятый напрокат.
Да что ж мне, Господи, так скверно, -
Как страшно буковки шуршат,
Слова бессмысленные полня,
Что проку - ты уже ушёл.
Сыта по горло волей вольной.
Свобода - худшее из зол;
На кой мне чёрт нужна свобода, -
Не лучше ль верной быть рабой,
Всегда спокойной, будто воды
Лесных озёр, но быть с тобой?
Да нет, не морщись - я не плачу, -
Твоё ж любимое кино?
Где Мастроянни - мягкий мачо -
В итоге женится? Смешно, -
Тебя ведь вечно любят шлюхи,
А ты не плюшевый медведь;
Не дай-то Бог, как ты не в духе,
Тебе чего-нибудь бухтеть...
Прости. Тоска. Я впредь не стану
Ни о себе напоминать,
Ни своему самообману
Тебя тревожить разрешать".
Вот это да! Письмо-то - мне ли?
Кого ж я бросил, негодяй?
На поллиста следы капели -
Слезьми умылась! Ай-яй-яй...
Я что - похож на Мастроянни?
На Сориано, в смысле? Ну...
Своих бессовестных желаний
Всегда в безвылазном плену, -
Вот разве этим. Сантименты?
Пожалуй. Только бабьих слёз
Меня не тронут аргументы,
А равно скорбных пафос поз.
Письмо другое - прочитать ли?
Ещё страницы три тоски?
Как в третьем акте на спектакле -
Нытьё актёров жмёт виски.
"А ты совсем не изменился.
Двенадцать лет - большуший срок.
Как некий дух, ты вдруг... сгустился,
Чтоб я увидела... Мой Бог!
Нет, это - просто восклицанье,
Не обращение к тебе, -
Уже давно мои желанья
Чужды твоих чудес волшбе.
Представь: иду по Вене, утро.
Среди туристов гольтепы,
Поток разрезав, кто-то мудро
Ведёт в пивняк свои стопы.
Гляжу, не веря даже линзам:
А это ты - чуть пополнел,
С похмелья, как всегда, таинствен...
Свою забыла кучу дел,
В кафе напротив дальний столик, -
Сижу, чего-то заказав,
Наверно, так в гипнозе кролик
Глядит в удавовы глаза.
Я вижу, как пивную кружку
Ты половинишь за глоток,
По жопе, как свою подружку
Хозяйку ловко хлопнуть смог.
У нас такой хлопок - и дело:
Отсидка или крупный штраф,
А эта - в книксене присела -
Всегда твоя, ещё не дав!
Как на тебя ведутся бабы!
Какой в тебе липучий клей!
На передок-то все мы слабы,
Нам лишь бы ёбаря позлей!
Прости понятной бабской злости, -
Ты ж гладил булки не мои!
Любви проклятое охвостье -
Гудят пчёл ревности рои.
У нас - я тут уже давненько,
Мой муж - деляга в МАГАТЭ,
Как он по-русски скажет - "венька".
А что, сорока на хвосте
Тебе вестей не приносила,
Что я сменила ПМЖ?
Вот Ирка - я ж её просила,
Чтоб ей проснуться на еже!
А может, ты и знаешь, кстати?
Спрошу-ка я про Ирку Сеть...
Меня сейчас ударом хватит!
Ведь это... просто охренеть!
Ты сам-то видел Иркин статус?!
"Его любовница - жена"!
Чтоб кочергу ей в хитрый анус!
Ах, Ирка, бляжья сатана...
Женился... Не на мне - на Ирке!
Не мог остаться холостым?
Что ты нашёл в ней, кроме дырки,
Поросшей волосом густым?
Я знаю - я несправедлива,
Она - красотка, поискать!
Не я - непаханая нива...
Как ей свезло тебя поймать?
Я соболезную Ирине.
Тебя делить бог знает с кем?
Послушай, ведь тебе полтинник, -
Велик ли ныне твой гарем?
Не подошла. Мне стало жутко:
Понятно стало - ты уйдёшь;
Второй уход - уже не шутка, -
Аж до сих пор в коленях дрожь,
Как вспомню... Всё-всё-всё - довольно!
Прощай. Теперь уж навсегда.
Надеюсь, хоть немножко больно
Тебе читать письмишко. Да?"
Да кто же это, дай Бог память?
Вот Вену помню, жоп охлоп...
Какое слово! Надо вставить
В рассказ какой-нибудь... Так. Стоп.
Какая сила убежденья!
Мою жену не так зовут.
Кто был распутства этот гений,
Чей женщин влёк великий блуд?
Да не признаюсь я, хоть режьте!
Не помню эту даму я!
Да и не в Вене, - в Будапеште...
Проговорился, - ах, свинья!
Пускай потомки похлопочут, -
Я слишком в жизни искушён, -
Чужие письма? Всё неточно...
Ведь их читать нехорошо!
Глава XXXIV
"Жизнь есть существование белковых тел,
Сопротивляющихся идее равенства".
Юз Алешковский
Я был дитя ещё совсем,
Учился в школе, в первом классе,
Не зная бремени проблем,
Что губят суетные массы
В борьбе за равные права,
Учили нас лишь слову "должен", -
Мы глохли, как тетерева,
Не слыша шёпота "мы можем"...
Твердили нам, что все равны,
Свободны, с братством было хуже, -
Не каждой жители страны
Согласны были мыться в лужах.
Химера равенства была
(И есть) по-своему забавна;
Детей белковые тела
Легко могли судить о главном:
Равны мы не были никак
Ни с кем, ни в чем, ни в коей мере,
Вот только форма кое-как
Равняла нас - ура химере!
И то - донашивать старьё
За старшим братом было надо
Кому-то, - трёпаных краёв
Одежды всяк умело чадо
Не видеть, - бедность не порок,
Когда бедны все равно детки,
Но речи был ровнее слог,
А равно лучшие отметки
У тех, кто лучше был кормлён
И чья была теплей одежда,
Чей был спокойней сладкий сон,
Кто мог в уюте смежить вежды,
Не слыша пьяной брани шум
И плач немытого младенца, -
Тех развивался легче ум
Среди призрачного равенства.
Всегда пристрастен детский взор:
Он ищет равного по духу,
Не отвергая и сестёр,
Не важно, кукла иль толстуха.
Дружить сходились все подряд,
Не равных дружба отвергала, -
Сто разных клеток - зоосад,
Чтоб рысь козлят не убивала.
Я был примерный ученик -
Ещё томленье плоти тлело;
А во дворе был озорник,
И мне влетало то и дело.
... Когда бы с этим пацаном
Мы хоть чуть-чуть корешковали, -
Так нет же: в классе день за днём
Издалека слегка кивали
Друг другу. Он всегда молчал,
Не лез ни в драки, ни в проказы,
Лишь на вопросы отвечал
И отворачивался сразу,
Чтоб не глядеть в глаза, не то
Влететь могло немедля в ухо, -
В народе принято простом
Не взгляд бодать, а сразу - плюху...
Удержаться я не смог:
Записалось между строк.
Что было в этой первоклашке?
Да будь я даже педофил,
Я б к этой кукольной мордашке
Навряд влеченье ощутил.
Хотя судить, конечно, трудно, -
Я, слава Богу!, не урод,
И "опыт, сын ошибок" блудных
Со взрослых дев свой счёт ведёт.
Она была, считай, беспола, -
Из половых отличий - бант,
Её я в щёлку видел голой, -
Был в раздевалке вариант:
К уроку танцев трикотажик
Под чем-то вроде неглиже, -
Чем бантик, розовей был даже
Цвет круглой попки обоже.
Друг другу слова не сказали
Мы с этой фейкой, - а зачем?
В обоих первых классах знали
Допреж зубрёжки теорем,
Что и доказывать не нужно:
Они почти равны в цене;
Девчонки нас женили дружно,
"Любовь" писали на стене
У входа в школу, с именами!
Всё это было чепухой,
А только... В этой детской драме
Влеченье не было игрой.
Пик сексуальности был пройден:
Три - пять, до пубертата - спад;
Был робкий проигрыш мелодий,
Что в пубертате зазвучат,
И зазвучали бы, конечно.
Мы переехали, увы.
Остался флёр любви безгрешной,
На ткани жизни след канвы,
Окрашен временем и пылью...
Мы с ней увиделись - потом,
Когда уже давно забыли
О том, что быть могло грехом.
Она состарилась так рано,
Я был ещё вполне кобель, -
Так смотрит жрец на истукана,
Забыв богослуженья цель.
Те дети стали старикашки,
Теперь лишь возрастом равны.
Что стало с этой первоклашкой
В густых потёках седины?
Прошу читателя терпенья:
Ещё потребно отступленье.
"Это школа Соломона Пьера.
Соломона Пьера, вам говорят!"
А. Северный
До школы было далеко, -
Трамвай блестел вишнёвым лаком;
Была же рядом пара школ!
До той - как до Пекина раком.
А почему? Та школа - Спец:
Английский, всякое такое.
Велев учиться в ней, отец
Не знал, что там не место гою.
Тогда среди его друзей
Уже закончились евреи,
А в этой школе их детей
Растили, как в оранжерее.
Ещё совсем не ешибот,
Но по составу - чем не хедер, -
В Девятой школе целый год
Торчал я, как ливанский кедр.
Я в первом классе был премьер -
Я знал таблицу умноженья, -
На кой она была мне хер?
Примерно, как уроки пенья!
Но разве будущий раввин
Не должен знать премудрость мира
И понимать, что Think и sin
Вполне созвучны для эфира?
Ребёнок должен быть учён -
Учить пытались даже танцам:
Сойтись, обратно и поклон!
При не сходящем с лиц багрянце...
Читать, писать - я всё умел, -
Полкласса азбуке училось;
Моих способностей предел
Был там, где сердце сильно билось -
Как я глядел на их красы, -
Ревекк, Рахилей, Голд и Машек, -
Их юбки прятали трусы,
Худых ещё не пряча ляжек.
Их лица были, будто ночь,
Когда рассветный луч печалит...
Израиля какая дочь
Предстать Эсфирью не мечтает?
Их заготавливали впрок
Как дочек ушлых Мордехаев,
Чтоб Артаксеркс любой не мог
Грозить закручиваньем гаек.
Мне с ними было хорошо.
Со мной сидела Ленка Модель, -
Чуть позже я бы с ней отжёг
Для улучшения породы...
Но не привёл Господь отжечь, -
Перевели в другую школу.
Вот будет бестелесных встреч
И не одетых и не голых!
Его ботинки и пальто,
Рубашки и другие шмотки
Не открывали наших ртов,
Но мы завидовали кротко.
Он был дитя номенклатур,
А звался - Алексей Леонов!
С каких ЦКовских верхотур,
А может, министерских тронов
Он был отправлен в первый класс,
Другим ребятам равен вроде?
Ведь не за цвет (не помню) глаз
Он будто джокер был в колоде
Среди тузов и мелкоты?
О нём директорша справлялась:
Мол, а не слишком ли просты
Детишки в класс ему достались?
Он был дитя - аристократ
Среди потомственного сброда,
Он был алмазом в сто карат,
А мы - отвальная порода.
Он был как масло на воде -
Их не смешаешь, как ни силься.
Не растворялся он в среде,
Он был, как пуля, мы - как гильза.
Он мог изюмом в тесте быть,
Но мы его не замечали,
Так речки горной брызжет прыть,
Минуя камни, что упали
С вершин в блистающий поток, -
Ну, был и был, - забот навалом:
Чистописания урок...
Когда мне бабушка сказала
(Она был мой верный страж,
Чего постыдно я стеснялся) -
Номенклатур силён мираж! -
Чтоб я теперь совсем не дрался, -
А вдруг, не дай-то Бог! синяк?
- И что? Я сам по роже врежу...
- Вот слов таких нельзя никак
Употреблять! Ты что, невежа?
- И ничего я не дерусь...
- Тебя зовёт Алёша в гости...
Всегда фантазии бабусь
В нас вызывают приступ злости!
- Он ничего не говорил!
Придумай что-нибудь другое,
Чтоб я к мальчишкам не ходил
Играть в индейцев и ковбоев!
- Их бабушка сказала мне,
Что у Алёши день рожденья
И что с другими наравне
Ты приглашён, в то воскресенье.
Не то чтоб я был огорчён, -
Ко мне кого-то звать не стали б, -
Мне был противен рабский тон,
Как будто мне велел хозяин
К нему явиться во дворец
И там кривляться на потеху,
Меня богатенький малец
К себе зовёт... Зачем? Для смеху...
Ведь я сто раз уже видал,
Как рабски слушаются люди,
Когда богатый приказал.
А может, он ещё забудет?
Отец одобрил - что ж, сходи, -
Такой начальник! - вдруг знакомство?
Мать - меньше: руки на груди, -
Штаны придётся шить потомству.
Веди его к портному сам, -
Сходил бы в школьных, что за дело?
Я был приговорён к порткам,
Подпольным Борухом умело
Перелицованным из брюк,
Отцом заношенных до блеска.
С тех пор стыжусь примерок мук
И тошен шорох метра мерзкий.
Меня учили не шуметь
И есть пирожное не быстро,
Оставив непременно треть.
Мне был отвратен этот приступ
Родни почтения к чинам.
Чего ж тогда вы детям врёте,
Что все равны, и по утрам
Фигню по радио поёте
Про то, как "парни всей земли",
Как только вместе соберутся,
Не то что всё б не разнесли,
А даже вовсе не напьются?
Я и без Оруэлла вник,
Что все равны, но есть равнее.
Реально всех равняет штык -
Вот воплощение идеи.
Желает равным быть бедняк,
А вот работать он не хочет,
Желает равенства - за так
И на неравных ножик точит.
Все вровень только в нищете,
Все вровень в огненной могиле,
В земной - равнее равных те,
Кого из бронзы в рост отлили.
Не равен умник дураку,
Не равен труженик лентяю,
А рота не равна полку, -
Кому я это объясняю?
Вас, равных, - семь из десяти,
Один - голимое отребье,
Один - начальник ваш в пути,
Куда бы вы ни шли. О небе
Десятый молится для вас,
Всегда, конечно, безуспешно;
Он, как оживший ватерпас,
Равняет души многогрешных, -
Идём в строю на Божий Суд, -
Лишь там равны мы пред Законом,
Лишь там сочтут и блуд, и труд,
Лишь там равны трущобы тронам.
Быть равным нужно лишь себе,
С другим равЕнство невозможно, -
Внушать сколь подло голытьбе,
Что всех сравнять совсем несложно.
Потребно верить простецу,
Что мы равны лишь в братстве Божьем,
Что нищеброд - не фон унд цу,
Что лезть в калашный ряд - негоже.
...Тогда мне просто повезло,
Мне не понадобились брюки:
Сомненья нет, я был ослом,
Поверив, что болезни муки
Меня спасли от худших бед.
Я ненавижу быть унижен, -
Когда в палаты хода нет,
Живи спокойно в "мире хижин",
Пока свои не возведёшь
Дворцы, палаццо или виллы.
Смотри не вверх, а вниз - поймёшь,
Всё та же бабушка учила,
Что равных в мире нет людей.
Недаром я учился в школе:
Нельзя проплаченных блядей
Равнять с блядьми по доброй воле.
Глава XXXV
"... нет ни Еллина, ни Иудея... Но всё и во
всём Христос".
Апостол Павел (Колосс., 1:1,23)
Raison: созрел и я, пожалуй.
Теперь тому две тыщи лет,
Как зарядил Апостол Павел,
Что Иудея больше нет.
Нет, знамо дело - пропаганда,
Понятны методы и цель, -
Любое в ход идёт cacando,
Чтоб сельди пахли, как Шанель.
Пропали Еллины, - лишь греки
На бродах рук не берегут;
Как вспять потечь не могут реки,
Так раков есть нельзя - Кашрут!
Так целы, значит, Иудеи,
Ни раков им, ни осетрин?
Куда властители глядели
С почти божественных вершин?
Потомки рыбы кистепёрой,
Мы все - недальняя родня,
Но разве для народа Торы
Такая значима херня?
Ну что ж, для чукчи тоже чукча -
И только - точно человек,
Другие - мусорная куча,
Неважно, хуже, лучше, - дрэк!
Как, верно, трудно быть евреем,
Когда вокруг одно зверьё:
Живут, за веком век зверея,
Окружный мир для них - сырьё.
Никто ж не судит, скажем, тигра;
Овечек тигр должен жрать, -
Не выбирали роли в играх:
Пришлось еврею тигром стать.
Напрасно белые сагибы
Стреляли в тигров со слонов, -
Дождались только диатрибы
Вселенской и разбитых лбов, -
Ведь падать больно с верхотуры.
А тигр ловит антилоп,
Тигрицы крутят шуры-муры
(Пардон за маловнятный трёп)
С козлами из других народов, -
Итог - еврейское дитя;
Стабильны признаки породы,
И обрезают всех кутят.
Ну ладно - это всё не важно:
Любой народ в себе несёт
Совокуплений семя бражных,
Смешенья рас и чувств приплод.
Мы все - метисы, квартероны
В мильонной степени, мы - шваль,
Мы - зэки всепланетной зоны:
Живём совместно, ma tres mal.
А иудеи - управленцы, -
Кто ж будет денежки считать?
Их извести хотели немцы, -
Где столько извести набрать,
Чтоб сыпать в жуткие могилы?
Просрал евреям Третий Рейх;
Всегда в конце концов Атилла
Сдыхает, гад, - а зохэн вэй!
Апостол Павел свято верил,
Что всё - Христос, Христос - во всём,
Что растворяет Крест Еврея, -
Так сахар порождает ром.
Чудны евреи - ордоксы,
Но выкрест неприятен мне:
Всегда смешон дешёвый фокус,
Ведущий к ранней седине.
А в государстве атеизма
Была чудовищная чушь:
Евреи - узники марксизма
И во Христе не грели душ.
...Он в паспорт русским был записан,
Он был кудряв и блядовит,
Он внешне был евреем чистым,
Но звал других евреев - жид.
Он так скрывал своё еврейство,
Что даже ближний кореш (я)
Не знал про это блудодейство
Ну совершенно ... ничего.
И не стремился. Ну, а знал бы?
Ну, так - хихикнул бы разок,
Ведь Мишка был не герцог Альба, -
Заглазно звал бы Монькой, - мог.
Он мне сказал, но много позже;
Я знал от сведущих людей, -
Одна из бабок Мишки (с рожей -
Ну прямо оперный злодей)
Имела крупные заслуги
В уничтожении врагов, -
Башку бы ей свернуть, подлюге;
Христу молитвы Мишка слов
Не знал и в Пасху сторонился
Лобзаний и не ел кулич,
И не был русским, хоть и тщился...
К чему была такая дичь?
Обрезан Мишка точно не был, -
Мы вместе мучили бассейн,
Любил сметану с чёрным хлебом,
Терпеть не мог любой портвейн.
Он был хитёр и очень скрытен,
Не вот чтоб даже и умён,
Он полон был еврейской прыти, -
Он был еврей и не был он
Евреем, ведь Страна Советов
Опять евреев стала мять,
Опять на пятый пункт в анкете
Вниманье стали обращать
Весьма сугубо при приёме
На службу в разные места, -
Не помогало при обломе
Крещенье Церковью Христа.
Сначала Мишке отказали:
Еврей там был совсем табу.
Потом хозяйственно прибрали,
Где было Божьему рабу
Возможно приобщиться к тайнам
Не сильно важным, так - чуть-чуть,
Потом послали на заданье:
Учить иврит и Торы суть.
Давал Бог шансы иудею
Своим для православных стать:
Еврей подслушивал еврея;
Охотник всё желает знать,
Не только то, где спят фазаны,
Но с кем и как, и что трындят,
И агрессивны ли бараны,
И с чем баранину едят.
Апостол Павел был доволен:
Был всё и был во всём Христос;
Еврей служил по доброй воле
И был усерднейший барбос.
Но - не пошла карьерка Мишки:
Ему был драмой анекдот, -
Свою завиднейшую шишку
Пускал он без раздумий в ход, -
Я в этом с Мишкой солидарен,
Но девки вечно нас хитрей:
Он в стройотряде был отхарен
Толстенной немкой, он, еврей.
Апостол был доволен снова,
Вот только немка родила;
Ребёнку в школу - нет условий,
Вот немка Мишку и нашла.
В ГСВГ - письмо, запросы
В контору, где и я Бурил...
Елдой пробил он изоглоссу!
Партийный суд его судил.
Предатель - киндер за границей!
Плевать, что это ГДР, -
За рубежом нельзя плодиться!
Служить Отчизне должен хер!
Попёрли Мишку отовсюду, -
Но "дождь идёт не каждый день",
Как знать вперёд, к добру ли, к худу
Ему немецкая пиздень
Разверзлась грозно для зачатья?
Без Божьей воли тут никак!
Раз во Христе все люди братья,
То был для Мишки Божий знак!
Ну, был бы бедным он служакой
Иль стал бы новый Эйтингон...
Он стал риэлтором, - дензнаки
Еврею свойственней погон.
Вот только с Верой... Всё не ясно:
Был прав Апостол или нет?
Христос во всём - сие прекрасно!
А есть ли в звоне Он монет?
...Апостол Павел был же Савлом, -
Христова вера процвела,
Но иудейство - вечно грабли
Для христианина чела.
Никак Еврей не перестанет
Евреем быть; знать, Бог-Отец
Никак в семье не устаканит,
Евангелья иль Торы чтец
Лицо важнейшее в Природе, -
Везде по-разному притом:
Россия, в некотором роде,
Как и Христу, Еврею - дом.
Еврей - во всём и всё в России
Почти как Ты, прости, Христос;
А сколь, спаси Христос, красивых
Актрис российских развелось:
Фандера, Рутберг, Старшенбаум,
Ещё Чиповская, Спивак, -
И православный верит разум:
Благословен был Исаак!
Раз так, то нет сомнений тени:
Что Еллин нам, что Иудей, -
Апостол прав. Но прав и Ленин:
Меж русских умник лишь еврей.
Россия стала местом злачным:
Здесь водка, мёд и молоко,
Здесь Раем труд рабов оплачен,
И в чистом небе - высоко –
Хитон Христа сияет синью, -
Им наш укрыт земной приют.
Во всём - Христос. Всё - в Божьем Сыне;
В России кончен был Галут.
"Так, знаете, как-то..."
Старик Дембович
Я рад, когда до Рождества
Морозный ветер, будто дворник,
Суровый пастырь баловства
И придворовых дам угодник,
Метёт проулки естества
Московских улиц. Соприродник
Он утру славы января, -
Звенит заутреней заря,
И, будто скованный колодник,
Свой приговор проговоря,
Став сквознячком у врат Господних,
Хладит ступени алтаря.
Я рад, что каждый год волхвы -
Цари, а может чародеи,
Всеправославию Москвы
Несут дары, Христа лелея,
И с преклонением главы
Приемля таинство елея,
Дают и мне благую весть:
Рождён Спаситель, - значит, есть
Надежда быть спасённым. Ею
Колоколов прольётся лесть, -
Мне станет стыдно, фарисею,
Что книжник я. Но мгла ума
Всё застит истин свет. Галера
Рабу гребущему - тюрьма;
В лицо свободный ветер - вера.
У храма вихрей кутерьма
Остудит стыд, - то ветра мера
Избыть моих сомнений, мук
Лежалый сор. Так добрый друг
Нальёт вина, когда всё серо,
Опоры сердцу нет вокруг.
И расточатся все химеры.
Глава XXXVI
"Ich hatt'einen Kameraden".
Немецкий марш (похоронный).
Я не хотел коснуться дна
Души, но, видимо, придётся.
Мне неприятна тишина,
Что слишком громко раздаётся,
Как я, бесцельно говоря,
Одно упоминаю имя;
Я знаю - всем до фонаря,
А вот поди ж ты, - сучье вымя!
Приятен мало был сюжет:
Развал давнишнего союза, -
Не может быть - ведь столько лет!
Я в роли Робинзона Крузо,
А он, как бывший людоед,
За мною Пятницей влачился,
Наперсник всех моих побед -
Всегда в тылу, как я рубился.
Так редко встретишь верных слуг!
Он жил меня едва ль не лучше.
Он был приятель мой, не друг, -
Казалось, был надёжно ссучен, -
Но верить ссученным нельзя:
Случись момент - ударят в спину, -
Желают статуса ферзя,
Быв скучной пешечной скотиной.
...Ну, что ж - пожалуй, расскажу.
Уж сколько лет дружка не вижу, -
Понятно ж даже и ежу:
Чем он, я не желаю ниже
Глядеться в собственных глазах,
Теперь, увы, подслеповатых, -
Мерзавцем быть - спаси, Аллах!
Мерзавцем слыть - весьма чревато...
Вот скажут мне: ты, что ж, не знал,
Что с юных лет он был мерзавец?
Конечно, знал, но мой оскал
Был страшен, как протуберанец,
Остерегая всякий грех,
Вотще не мною совершённый;
Моих забот, моих потех
Он был участник принуждённый.
Я был начальник, он - мой зам,
А зам - по должности завистник,
Один он был никто, с усам
Он сроду не был сам по жизни.
Я доверял ему дела,
По сути значившие мало.
Доверья ноша тяжела,
А зависть вечно прячет жало
В сплетеньях дружества тенет;
Мы безобразничали дружно.
Блудили, пили много лет,
Насколько можно было - служба!
Нельзя довериться, служа,
Поскольку служат не задаром,
Желанье большего - как ржа,
Сопровождённая пожаром,
Никак не тухнущим в душе,
Где зависть - будто хлад могилы,
А совесть - будто пёс в парше,
Давно порастерявший силы.
Он старше года на три был,
Три с половиной, если точно.
Ему патрон я подарил,
Когда однажды в час урочный
На подпись он бумаги снёс
Не мне - прямейшему вражине;
Врагу хвостом виляя, пёс
Достоин смерти на осине,
Как сдох подлец Искариот, -
Ещё разок - стреляйся, отче, -
Ему сказал я, - он свой ход
На много лет отсрочил, впрочем.
Друзей неверность нам больней
Измены женщины любимой, -
Забудет друга лишь злодей,
А бабы - и не вспомнишь имя...
(Я лишь о суетной любви,
Любви, где чресла ради чресел,
Не той, Великой - соловьи
Едва слышны, а ты уж весел...)
По-русски друг - не друг-француз,
Mon frer, my friend, blackbro, amigo.
Теснее нет на свете уз,
Когда не ищут в дружбе выгод.
Он был мой кореш - но не друг, -
Ему всё нужно было вечно,
Чтоб я лечил его докук
Унынье, сватал сучек течных,
Поскольку сам он неуклюж,
Чтоб за чужую бабу взяться,
Зато он - громовержец-муж,
С женой готовый даже драться
По пьяни, чтоб сказать потом,
Что память начисто отшибло.
Он был порядочным скотом,
Я был - варенье, он - повидло.
Я тоже - скот, никак не свят,
А поглядеть - любой, пожалуй;
Нас всех бы в клетку, в зоосад, -
Друг друга жрали б до отвала.
А впрочем, в равной доле все...
На равных, вроде, корешкуют, -
Я был пчела, а он осе
Уподоблялся, - я фильтрую
Вполне базар насчёт осы:
Он в службе был вполне бесплоден
И должен был верней, чем псы,
Быть верен мне. Своей природе
Конечно, был вернее он,
Природе скотско-пролетарской,
И, хоть с руки он был кормлён -
Не превозмочь натуры хамской,
Тот самый хам, что крал и жёг,
Тот самый хам, что храмы грабил, -
Тот хам в душе его прилёг
И вонь своих онуч оставил.
Он был за красных с малых лет,
Но притворялся очень ловко,
Хранил партийный свой билет, -
Вдруг власть опять родит винтовка?
Он убеждений не имел,
Был филистёр и алкоголик,
А я прогнать его жалел -
Вдруг единицей станет нолик?
Он был - 0,5, потом - 0,7,
И непременно - утром пиво.
Он был никто, желал быть всем, -
От многих бед хранила ксива.
Он спился б верно, каб не я,
Жену за блядство точно б выгнал.
Меня б должна его семья
Считать владельцем всех инсигний,
Что только выдумать могла б!
Жена жужжала - ты ж не хуже,
Ведь ты ему не верный раб,
Пусть лучше он тебе послужит!
Одно и то же день и ночь, -
Он постепенно стал уверен,
Что он такой, как я, точь в точь, -
Умён и крут, по меньшей мере.
И вдруг - он тяжко заболел, -
Рождает зависть камень в почке, -
Перепугался, похудел,
Чуть не упав на первой кочке,
Что я не мог убрать с пути, -
Его жена помочь просила, -
Без этих просьб его спасти
Мы помогали всею силой:
Палата, лучшие врачи,
Уход и всякое такое,
Пока анализом мочи
Он профессуру успокоил.
Изъятый камень был велик:
Размером с косточку от сливы...
Он стал старик. И я - старик.
Ещё мы оба были живы.
Мой босс хотел его списать,
Я упросил - ещё на годик
И тут же начал помирать,
Отравлен чем-то на исходе
Своей карьеры рыбака.
Что было в той ухе? На ложке?
Их редко мыли и - слегка.
Но водку ж пили понемножку?
Загадка. Только было так:
В Москву приехав, я свалился, -
Свезли туда, где всяк бедняк
От всякой гадости лечился, -
Едва на "Скорой" довезли -
Скорей! - в ближайшую больницу;
Я отдавал концы - спасли!
Жене к кому же обратиться?
Конечно, к заму, чтоб - алярм! -
Мне всё, положенное чином:
Врачей, сиделку, смену барм, -
Короче - шухер по малинам!
Жена звонит. Он ей сказал:
Я щас пришлю вам телефончик -
Туда звоните, - пожелал
Вдове почти что доброй ночи.
Наутро я пришёл в себя
И удивился сильно - где я?
И почему гонцы, трубя,
Не скачут, от натуги прея,
С вестями о моей беде,
Ведь я, ебёнать, много знаю...
Мне быть нельзя в такой пизде,
А я хуй знает где сдыхаю!
Он думал, что подохнуть срок
Мне настаёт бесповоротно,
Что облампасенных порток
Закажет пару пар охотно.
Он не сказал мне ничего, -
Вопрос "да как ты мог?" остался
Среди души его снегов, -
Со мной он прежде попрощался.
Теперь, как вспомню я о нём, -
Ведь в памяти нередко шаришь, -
Мы тут же с памятью вдвоём
Поём - "Был у меня товарищ"...
Пауза
"Из жизни насекомых".
Н. Олейников
Насекомы-йе!
Под листочком два жука
Заморили червяка.
Оса присела на часы;
Часы с кукушкой - нет осы.
Вот драма дамы-шелкопряда:
Ей всё длинней, длиннее надо...
Памяти дедушки Крылова
Стрекоза у муравья
Отс... в общем, пустил он её жить.
Медведка была нимфетка,
Конфетка была медведка...
Ах, педофил - скворец:
Медведке - и конец!
Оса испытала томленье,
Почуяв, что варят варенье.
Пришили за пенки осу
Во вторник, в десятом часу.
У жука-древоточца тоска -
Нет округлостей, только доска...
Гусеница, кокон,
Бабочка, нектар -
Предалась пороку, -
Будет перегар.
Таракан любил козявку.
Это про Татьяну Навку.
У мухи было восемь ног.
Но две похитил злобный рок.
Теперь их стало ровно шесть, -
Блокбастер, трэш, сплошная жесть.
Была девицей жужелица
И вышла в садик погулять.
Теперь одна гулять боится -
Куда там! - скоро уж рожать...
Когда включили ночничок,
Врасплох застукан был сверчок,
Едва к подружке он вошёл;
Всю ночь орал - был очень зол.
Упала на яблони тля, -
Не кушать нам яблочек, ... однако.
Пять мух напали на котлету
И сжили бедную со свету.
Предался мечтаниям клоп, -
Насильственно сразу усоп.
А нечего было мечтать, -
Клопы рождены, чтоб кусать!
Стадо тлей пасла коровка,
Тлей она доила ловко, -
Рук-то нет - гадал народ, -
Что она у тли сосёт?
Каракурт - паук.
Самка - сука сук.
Трахнет мужичишку
И на корм - детишкам.
Безумно трудно предсказать
Маршрут прыжка кузнечика.
А вот кузнечику плевать
На ход судьбы изменчивой.
Две комарихи полетать
Решили возле уха;
На их посулы отсосать
Откликнулся я сухо.
Могучий, толстый майский жук
Искал в лесу потолще сук,
Чтоб делать толстое потомство.
Сук привлекало с ним знакомство.
Эволюция
У косиножки-паука
Взамен ноги растёт рука;
Как их движения подобны!
Ногой, понятно, неудобно...
Бражник длинный хоботок
Запустил в цветочек, -
Жаль, другой цветок не мог
Обслужить, дружочек...
Блоха жила в густых мехах.
Меха скрывали мощный пах.
Как было радостно блохе
Другого паха спать во мхе.
Вошь не живёт одна во шве,
У вшей тусняк на голове
Любого верного бомжа.
За что бомжей так любит вша?
"Я - крутой Олешко".
А. Олешко
Крутизны в тебе, Олешко, -
Полпроцента от Орешка.
Лежит, висит и вдруг - встаёт;
Везде, где хочет, так зайдёт,
Наденет кокон, не рискуя...
Как схожа гусеница ... с чем?
Убейте сразу - саранча.
Лоб - точно, как у Ильича,
Как у него, глаза у твари, -
И тот, и та народ кошмарят.
Какая опасность в осином гнезде:
Мохнатая масса шевелится...
Не так ли и там (вот припомнить бы, где...)
Никто постоянно не селится?
Есть меньшинства у бабочек тоже;
В общем, бабочки все так похожи, -
Не запомнить нам всех их имён.
Только с этой как быть - Маха он?
Был шмель басовитый могуч и мохнат,
Он пил и закусывал сладко
И вдруг между жизни спокойной услад
Он встретил простую мохнатку...
(Справка: Подцарство: эуметазои
Без ранга: первичноротые
Класс: насекомые
Инфраотряд: кукуйиформные
Семейство: чернотелки
Род: мохнатки
Вид: мохнатка обыкновенная)
Шелковистый притворяшка
Притворяшку хвать за ляжку!
А она и говорит:
Создадим, что ль, новый вид?
(Справка: Семейство: притворяшка
Вид: шелковистый притворяшка,
притворяшка-вор, и др.
Половой диморфизм: самки -
сильно вздутые).
И овод, и слепень - сосут и сосут, -
Вот бабам бы так - пропитанье и труд!
Был жук-плавунец
Превосходный пловец.
Однажды он вышел на сушу.
И тут же пришёл неотвратный конец.
Известно, что посуху - хуже...
Есть у каждого из нас
Своя оса - наездница:
Появляется тотчас,
Как только кто-то женится.
(Справка: Оса-наездница, лат.: Parasitica)
Как бы им ни мяли холки,
Манит их сырая прель;
Тараканы ищут щёлки, -
Ни к чему большая щель.
Глава XXXVII
"Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если
|
