|
Кристально чистые солнечные лучи волнами пробивались сквозь льняную плотину-занавеску, наполняя небольшую гостиную мягким и загадочным медным свечением, придавая скромной сюрреалистичной галереи, составленной из лучших работ Дали, Дельво и Эрнста, свое обрамление высокопробного золота. Звук Эоловой Арфы заполнял мистическим пением тишину и разносил теплые, заблудшие во времени, волшебные слова, проникал сквозь уставший и пока еще спящий камин в комнату, начищая до блеска старинную люстру, пробегал мимо забытых трутниц и, отражаясь от родового гобелена, затухая, засыпал в мягком и обволакивающем кожаном кресле, становясь единственным собеседником одинокого человека. Мерный трехкратный бой старинного механизма, разрушающий хрустальную тишину, приказывал руке тянутся к узкому, но высокому стеклянному бокалу с золотой каймой, едва заметной печаткой маэстро на ножке и шедевральными узорами, повествующими о жизни и свершениях античного бога Диониса. Я наполнил сосуд сладким, будто вечный сон, аи, с нежными искорками, и, закрыв глаза, небольшими глотками решил утешить боль тысячи, пронзающих пустоту, осколков, оставив незамеченным среди бури из чувств и мыслей тихий звон соударяющихся судеб…
Надменный звон часов утих. Комната залилась острым и холодным, словно лед, серебряным светом – ярким сиянием кос-водопадов, подчеркнутым рифами лунной диадемы, совсем еще юной, хрупкой девушки, сидящей напротив, нежно сжимающей в утонченной бледной руке бокал, наполненный маленькими кристалликами льда-фраппе и сказочно-голубым морским абсентом. В ее глубоких лазурных глазах играла любовь, взгляд приковывал к себе лаской, нежной игривостью и легким укором. Маленькое, сшитое из шелка и декорированное звездной канителью, черное платьице-футляр подчеркивало изящество фигуры, и выдавало изысканность вкуса его обладательницы.
Ядовитый, зеленый свет свечей отравил воздух. В углу комнаты вспыхнули яркие образы маленького заплаканного мальчика, перед лицом которого отец держал огонь; тысячи беспомощных рук спрятанных за прочной дверью, что тянутся к свету, проникающему через стеклянные вставки; одинокого человека на мосту, разрывающего воздух, улицу, алый предзакатный мир своим чудовищным криком. Только одинокие мягкие часы работы великого художника все также плавно стекали с полотна нагоняя на сердце знакомую тоску. В комнате стало невыносимо душно, сердце сдавила боль, а легкие словно наполнились песком. С пола и стен стали подыматься и тянуться к свету зловещие черные тени. Нужно было бежать. Бежать вон из напавшего на дом кошмара…
Каждый шаг давался тяжело и легко одновременно. Каждый шаг, давящий на полу блики лунного лимона, напоминал о годах жизни, о допущенных ошибках и о глупых проступках. Каждый шаг даровал осознание того, что все кончено… Дверь. Слабеющая рука упрямо тянется к резной деревянной ручке... Сведенная судорогой нога переступает порог… Утонувшая в предсмертном зное равнина любезно приглашает в гости... Еще один шаг... Вокруг – ночь. С небес уставилась бледная, жадно высматривающая новую жертву луна. Приступ удушья не проходил. Он накатывал все с большей и большей разрушительной силою. Я утонул в бесконечной, лихорадочной пляске чувств и воспоминаний, но их нет!.. Ничего больше нет… Крик был бессилен против непроницаемой мжицы. Далекий, тихий звон. «По ком?». И давящая тишина, призывающая замкнутся, остаться и также бессмысленно окончить свое существование. Высота… Падение... Темнота…
Земля, холодная земля. Ночная шаль, накинутая на саванну, становится прозрачнее – светлеет: не то в ночи, не то в сознании. В сумраке ясно виднеются очертания черного тюльпана. Сорвать, сорвать… «Нет!» - откликнулся эхом рассудок. Звездное море разливалось, опадая косами тонко поющего водопада на просторное поле, усеянное чудесными цветами. Его свет лелеял виднеющиеся вдали, отливающие серебряным сиянием, дорогие купала кафедралов. Мысли и воспоминания странным образом смогли прийти в порядок. Боль и удушье утихли. На секунду. Чтобы вернуться и обрушится с новой силой. Вмести с ними пришло еще неизведанное, всепоглощающее чувство… «Что это?» - «Сожаление?» - «Да» - «Но о чем?» - «О том, что случилось, и о том, что могло случиться…». Тяжесть и бремя записей, занесенных в известную книгу, разом навалились. Сколько надо успеть сделать: у стольких попросить прощения, многим простить, отпустить, измениться… - и так мало времени! «Оно было…» - «…утеряно». Потратить жизнь на бездумные (а порой и безумные!) страдания, и безудержные мечты! Цена?.. Муки и боль, не столько принесенные ядом и безымянной незнакомкой, сколько забытые, давно утраченные, приглушенные не жизнью, а миражом, не давали спокойно провести последние минуты. Снова хоровод мысли и памяти. Кошмары - леденящие сердце отрывки-картины жизни. Осознание… слишком поздно пришедшее. И вот, наконец, привычная тупая боль. Стоны разрезают ночь, но никто не слышит, никто не придет, ничто не спасет. Или спасет? Прощение? Да, нужно простить. Все простить. Забыть? – нет, слишком многое забыто… опять давящая, не щадящая ни кого тишина, пропасть, забвение…
Где я? Подо мной по-прежнему твердый мир, надо мной – плывущее сознание. Впереди лишь мрак, но иной – просто ничего не видно. Касаюсь дрожащими (дрожащими ли?) пальцами глазниц – не чувствую как и всегда… Я всегда был слеп! Никогда по-настоящему не любил, не радовался, не плакал, не страдал. Мне дали этот шанс. Страха нет. Сознание не слушает: все быстрее и быстрее листает пережитое… «Теперь – можно». Тело не повинуется. Последними силами – мыслью, обретенным страданием и последними каплями жизни тянусь. Да. Нежное движение и он в руке. Его невозможно не ощущать, его невозможно не видеть. Он рядом, он со мной, он всегда был со мной. Мысли замедляют бег, боль уходит. Надо успеть... Полюбить... То, что не смог…
Меланхоличный, тройной звон колокола часов утих,.. и скорбное, неприкасаемое молчание звенящей тишины нарушил переполненный горечью одиночества бокал, упавший на мраморный пол и оставивший после себя, среди осколков мечты, кусочек неторопливо тающего льда одинокой души…
|
