|
Ничто так не продлевает жизнь, как томительное ожидание. И я томился и ждал. Ждал первого снега и представлял себе
крупные хлопья, повалившие сплошной стеной, и кружащиеся хороводом в свете фонаря снежинки. Вот он, первый снег, ложится,
бесшумно застилая всё вокруг белой пуховой периной, небрежно кинув на неё простенькую ситцевую простыню, положа поверх два
одеяла: одно толстенное и тяжеленное, из белой козьей шерсти, а другое, потоньше, из мягкого белоснежного бархата, скрыв всё
покрывалом из нежнейшего шёлка.
Смотрите! Там, всего в нескольких метрах снег искрится, завораживая взгляд, а тут, под фонарём, весело танцует в
вихре, ворвавшемся сюда из-за угла соседнего дома, чуть поодаль, в темноте он валит валом, а здесь, на асфальтовой дороге
клубится едва заметным дымком, и струится позёмкой в свете фар неторопливо проезжающих машин.
Я представлял себе тихое шуршанье, переходящее под ногами в лёгкий шелест, а затем во вполне определённый хруст, и
наконец, в скрип - стоны неострожно задавленных тысяч снежинок.
И вот в двенадцать часов ночи он пошёл. Мелкий, как манная крупа, тонким слоем покрывая всё вокруг: грязный асфальт и
дорогой автомобиль, едущий по нему, мусорные ящики и гранитную плитку перед развлекательно-деловым центром, окурки,
валяющиеся возле урн, и взлётную полосу Шереметьево-2, пустые бутылочки из-под настойки боярышника, валяющиеся у аптеки, и
бутылку шампанского, выброшенную на тротуар из окна проехавшего мимо "Хаммера", свежевырытую землю на кладбище с неуклюже
прислонившимся к деревянному кресту венком, и ступеньки перед Мавзолеем, в камень утоптанную землю вокруг столбов-циркулей и
крышу "Православной Трапезы" у Храма Христа Спасителя.
Собаки уже давно попрятались в свои укрытия, под склады и вагончики, в будки и ящики, лишь изредка, в унылом бессилии
лая на этот падающий снег, который не обещает им ничего, кроме голода.
Появились первые чёрные следы: от протекторов на дороге и рядом, на тротуаре, от сапог. И вот уже по ним проехала с
противным воем, мигая синей сиреной, "Скорая помощь" со снежинкой на боку.
Следом за снежинкой прополз аварийный тягач, тянущий за собой зелёного крокодила, - пятнадцатиметровый
автобус-"гармошку".
Рядом протарахтели опустевшие вагоны метро с одиноко сидящими пассажирами, а где-то там вдалеке гудком разрезал
воздух приближающийся поезд. Казалось бы, это должен быть запускающий мурашки под кожу гулкий густой бас, но нет, очень даже
сфальшивил.
От дороги куда-то к лесу протянулся след от санок. Вот толпа подростков привязала их к машине и с криками дикого
восторга катается то по прямой, то по кругу, раскидывая вокруг пустые, только что опорожнённые пивные банки и банки с
энергетическими напитками. Однако нет! Это след не от этих, чёрного цвета пластиковых блестящих санок. Он тянется от них ещё
дальше. Там, в лесу, кто-то развёл в землянке костёр и греется, подкладывая в него деревянный мусор, лежащий рядом на этих
самых детских алюминиевых санках, слегка погнутых, с переломанными дощечками. И огонь от костра виден в этой землянке, стоит
только сделать несколько шагов туда, в неизвестность. Сделав их, становится видно, что землянка напоминает собой скорее
какой-то шалаш, то есть, полуземлянку-полушалаш. Всё, хватит, пойдём обратно, мало ли что может с нами случится в лесу...
Хотя слово "лес" с трудом подходит к этим голым кривым невысоким стволам. Но всё-равно страшно. Два часа ночи!
Подростки уехали. Тишина...
Неожиданно появившись, как бы нечаянно, также нечаянно, вдруг, снег прекратился. Посветлело. Небо, прояснясь на
глазах, обратилось в прежний вид.
Собаки повылезали из своих убежищ и побежали, ковыляя переломанными под колёсами ногами по снегу, по привычке нюхая
его, как будто у первого снега может быть какой-то запах.
Всё замирает, и только кирпичные трубы дымят, и кажется , что они выпускают из себя не только дым, но и облака,
освещённые снизу городскими огнями. Очень даже хорошо освещённые. Художник тут явно не пожалел света. И даже цвета. И помимо
свинцового, который навечно прилеплен к тучам, нарисованным на страницах многочисленных рассказов, тут и белый, и молочный, и
розовый, и бордовый, - просто замучишься перечислять все оттенки. Казалось бы, такая бедная тема: цвет облаков. Опять в
голову лезет этот свинец, чёрт его дери! Да вы присмотритесь, любезные читатели и писатели! Сколько тут различных цветов и
оттенков! Только что написал про него, что он бордовый, и тут же, будто назло мне и им он обратился в рубин. За то время,
пока я искал подходящие, на мой взгляд, сравнения, расположенные чуть пониже облака незаметно подползли поближе к обсуждаемой
теме и попросту закрыли часть освещения оттуда, снизу, то есть отсюда, снизу. Запутался, так быстро меняется и играет
картина. Действие на ней происходит явно быстрее моих мыслей в сторону этих облаков. Художник мастер и не ждёт, пока сонный зритель что-то там рассматривает на его картине, становясь в позу уже и критика, и знатока. Смотри, бездарь, восхищайся! И я смотрю. И я восхищаюсь...
Так уж вышло у нас, что самое чудесное и самое обыденное зачастую одно и то же. Взять хотя бы эти непонятно откуда
появившиеся у нас облака. Или этот первый снег. Он оказался совсем не таким, как я ожидал. Колючим, холодным, очень быстро
превращаясь в грязь. И всё-таки по-прежнему удивительным. Впрочем, как и всё, что сделано не руками человека.
Утро. Денег осталось семь рублей. Хорошая цифра, - она говорит о счастье, об удаче...
Оба! ещё десять! Солидно даже как-то звучит. Ведь это же не один, не два, а значительно больше, много больше!
Прислушайтесь, как звучит: десять. Как молотком к полу припечатал: десять. Пусть даже и копеек. Всё-равно в плюс. Так что
прибавим их к нашей удаче!
|
