|
Вокруг меня звенит тишина. Начало августа, пять часов утра. Светает. Лёгкие порывы ветра в ещё прохладном воздухе доносят едва различимое щебетанье сонной птицы, которое начинает расти и через минуту становится уже разноголосным. Внезапно появляется чувство обиды, обиды на самого себя от того, что не можешь различить её. Чвирк! Чвирк! - Громко щебечет птица без названья. Боже мой, да это же просто воробей!
Я смотрю на восток. Там подсолнухи встречают своё солнце. Уже светло, а его всё нет и нет. Оно явно запаздывает. Нехотя, видно только что проснувшись, золотой воздушный шар выползает из-за горизонта и поднимается к небу. Становится тепло.
Всё живое, всё тёплое начинает потеть, и на этот пот слетаются мухи. Они назойливы, как и плохие мысли. Никуда не деться от них.
Осторожно, всё медленнее и медленнее, время катится к полудню. Всё, полдень. Время остановилось. С его стоящей огненной колесницы нехотя сползла жара и стала растекаться тягучими струями раскалённого воздуха во все стороны, обвалакивая и сжигая всё на своём пути. Слышится звук проезжающей машины в отдаленье. Вдруг, откуда-то из пожухлой запылённой травы появляется бабочка-капустница. Она мелькает перед глазами на фоне белого градового облака на горизонте. Оно растёт. И вот уже тёмно-свинцовые редкие низкие взлохмаченные облака висят прямо над головой. Дождя пока нет, но чувствуется, что он скоро будет. Чувствуют это и воробьи, скачущие по земле, и порхающая над травой бабочка-капустница. На другом краю неба кажутся совсем не к месту лёгкие перистые облака и куски чистого прозрачного неба, втиснувшиеся между ними, но не голубого, а бледно-синего. За ближайшими деревьями виден потемневший шифер крыш. Он украшен высокой бело-зелёной берёзой, ласкающей его своими листьями. Мои виски и губы чувствуют ветер.
Два часа дня. Я смотрю на маленький брошеный пруд, поросший камышами. Большая черепаха греется на солнце неподалёку от воды. Черепаха злится. Я чувствую это. Она раздражена необыкновенно. Однако внешне это никак не выражается. По трассе мимо её неподвижных глаз проносятся легковые автомобили с открытыми окнами, и проезжают грузовики. Солнце палит нещадно. Пожалуй, что за всю историю человечества в августе не было написано ни одно гениальное произведение по эту сторону экватора. И неудивительно. Вот рядом на солнцепёке греется змея. Но её не видно. Она спряталась в клочках пожухлой травы. Разве солнце - это жизнь? Отнюдь. Прошло всего несколько часов, и вот уже на небе, кроме этого безумного бездумного солнца можно увидеть только одинокое пенистое облачко на горизонте, как символ смутной надежды. Далее через дорогу поле подсолнечника. Чёрные головы подсолнухов в ярко-жёлтом одеянии обращены не к солнцу, стоящему прямо над ними, а на восход. Как будто они ждали не этот огненный шар, а что-то другое, которое должно появиться вскоре.
А что же наша черепаха? Раздражение потихоньку сменяется равнодушным созерцанием. Черепаха думает. Думает о том, что зло творят не злые, - во многих случаях это делают вполне хорошие люди, поэтому ему, этому злу, и трудно противостоять. О том, что волчьи законы в нашей жизни не просто царят, они эффективно управляют. О том, что понимание своей слабости - это большая сила. Оно даёт возможность выиграть. Эта возможность есть, но она не используется. О том, что нет худа без добра, и к сожалению, нет добра без худа. Взять хотя бы это солнце. Это жизнь, это тепло. Но ведь это и смерть. Неотвратимо оно уничтожит всё. И мы с черепахой чувствуем это. Физически чувствуем надвигающиеся катаклизмы. И их необходимость. Они очень нужны человечеству. И именно сейчас, в эту нещадную жару, как никогда прежде, мы с ней понимаем это.
Что труднее, идти в гору или остановиться, когда летишь с неё? Сейчас мы идём в гору, и нам трудно. Мы задыхаемся. Но придёт время, когда мы полетим с неё.
И я, и черепаха помним, как возле этого самого пруда летали стрекозы. И это было совсем ещё недавно. Теперь их нет. Нет майских жуков, шмелей, бабочек-махаонов. Черепахе они очень нравились. Мне тоже. Божьи коровки. Их раньше было очень много. Наверное, скоро обыкновенную лягушку можно будет встретить только на страницах детских сказок. Вот и в этом брошеном маленьком пруду нет лягушек. Всю его поверхность затянуло зелёной плесенью. Его берег украшают теперь только коровьи лепёшки, и сдвоенные копыта, впечатанные в голую землю. Коровы сюда приходят пить воду. Каждый день. Вот они, пасутся неподалёку. Их почти не видно, потому что они спрятались от стоящей неподалёку огненной колесницы в ближайшую лесополосу. Я, черепаха, эти коровы, одинаково сильно начинаем ненавидеть её. Да, утром всё изменится. Умом мы это понимаем, но это понимание не отменяет невыносимой жары, назойливых мух и этого подлого солнца.
Неподалёку стоит белая машина и четыре заросших небритых темноволосых человека собирают абрикосы с растущих вдоль дороги деревьев. Тысячи людей проезжают мимо этих абрикос, и только очень немногие воспринимают их, как потенциальный источник дохода. Багажник открыт. Там небольшое количество бензина в термосе на случай, если он внезапно кончится.
Неподалёку видны огороды. Сорняки уже давно завеселились на них, и далеко виден бурьян в свинячий голос. Только лишь им это солнце на пользу. Они радуются ему.
Через несколько километров начинается посёлок. В этом посёлке ещё живут люди. А ещё там живут несколько коз, в это время пасущихся на стадионе. О том, что это был стадион, говорят ворота без сетки и стоек, которые должны её держать. Странно, почему не украли сами ворота? Вероятно, это кроется в загадках русской души.
Появляется пастух с сумкой, полной грибов. В одной руке он держит сумку с грибами, а в другой - самодельный кнут. Чёрная кожаная змея, заплетённая в косу и привязаная к кнутовищу ползёт за ним следом с самого утра. Всего лишь пару дней назад закончились дожди. Сейчас же о них напоминают только эти увядшие грибы.
- Гля! Лыганули! Во, дуры! Да шоб вы повысдыхали! - кивнул пастух на двух коров, вдруг куда-то побежавших из посадки. От этого красноречивого кивка шляпа слетела с головы с выгоревшими на солнце волосами. Он поднял её, и поспешил туда, к своим, вернее, нашим обезумевшим от жары коровам, видимо поддаваясь и следуя их неожиданному, но вполне логичному сумашествию.
В небольшом леску за брошеным прудом, во влажности ждёт встречи со мной множество мошек, прячущихся там от этого подлого солнца. Думаешь, что вот доберёшься сейчас до тенька, отдохнёшь, а там, в этом теньке, наконец дождалось тебя столько мошкары, жужжащей и кусающейся, что не знаешь, куда теперь деваться от них. Такова реальность. Далека до поэзии, но так полна жизни, на первый взгляд такой неприглядной, и так естественной, что все эти впечатления никогда уже не припомнятся.
А что же наша черепаха? Что же это вот, хоть и нерасторопное, но вполне разумное животное? А ничего. Жара. Во время жары даже птицы не поют.
Но как только жара начинает спадать, во все стороны разносится птичий гам на все лады со звонами: заливаются соловьи, каркают вороны, и всё оживает. Трели и карканье ворон звучат одновременно. Дело близится к вечеру. Когда я взглянул на кочку около воды, черепахи уже не было. Где-то неподалёку заквакали лягушки.
А теперь о том, почему этот, с вашего позволения, рассказ называется "Подлое солнце". Скажете, что захотел привлечь внимание читателя? И вы попались на удочку? Ну что вы! Ничуть. Подлое, потому что убийца. Потому что неожиданно. Потому что породило то, что собирается убить. Потому что неотвратимо. Катастрофы всегда надвигаются незаметно. По едва ощутимым признакам.
Например, стало больше дождей.
|
